– И что тогда делать, куда бежать?
– Мне кажется, что независимо от того, нейротипичные у нас дети или нет, в подростковом возрасте хорошо бы практически каждому ребенку иметь возможность пообщаться про себя не с родителями, а с кем-то другим старше себя. Потому что в подростковом возрасте в норме человека интересует он сам, и у него очень много мыслей про это, очень много про это чувств, переживаний.
Даже если мы послушаем разговоры самых, казалось бы, простых по уровню мышления и речи ребят, мы все равно услышим, как они много говорят о себе и о своей идентичности. Пусть пересыпая это матом, но они говорят: «Я такой человек», «Со мной так нельзя», «Я это люблю», «Я это не люблю», «Мне это нравится», «Мне это не нравится». Они все время говорят про себя. Задача их возраста – в осознании своей идентичности, своей уникальности, своего я.
Мне кажется, очень хорошо было бы, чтобы каждый подросток мог поговорить про себя с кем-то, но не с родителями, потому что они очень ангажированы. С ними невозможно обсудить: «Кажется, я не хочу поступать ни в какой вуз». Если это сказать родителю, он сразу начинает сходить с лица, трепетать, клокотать и переубеждать. Даже если он говорит: «Конечно, решать будешь ты».
– «Попробуй только реши не так».
– Даже если родитель все слова говорит правильные, он при этом нервничает, он не понимает, как он расскажет родственникам и знакомым, что его ребенок не поступил, что вообще делать, что он упустил. А как подростку строить свою идентичность, одновременно думая о том, чтобы не расстроить мамочку? Вот поэтому хорошо бы, чтобы у него была возможность пообщаться с чужим, незаинтересованным человеком, которому глобально без разницы, поступишь ты или не поступишь, но который с тобой, для того чтобы ты в разговоре с ним подумал про себя. Это может быть кто-то вроде коуча, это может быть психолог. У кого-то есть такой учитель, это везение. У кого-то это может быть старший друг.
– А если стыдно к чужому человеку идти и о себе рассказывать? Для этого ведь тоже надо обладать определенной внутренней силой.
– Стыдно, потому что есть некое представление, что к такому человеку идут только больные, или он начнет в тебя всматриваться своим зорким глазом и что-то о тебе узнает? Это уже вопрос отношения к этим вещам. Оно меняется в обществе. Я часто привожу пример: для людей старшего поколения поход к дантисту – это всегда стресс. Надо преодолеть себя, заранее настроиться, потому что это страшно, больно. У нынешних детей этого нет, они уверены, что там не будет ничего особо болезненного, поэтому они спокойно ходят к стоматологу (если их водили к хорошим врачам с самого детства). Так же и тут – эта ситуация не должна восприниматься как результат того, что ты не справляешься сам, что с тобой что-то не так. Это просто полезно и правильно.
В современном мире идентичность строить тяжело – слишком много возможностей, слишком много вариантов, слишком много факторов, слишком быстро все меняется. В этой ситуации естественно, чтобы детям предоставлялась такая услуга – возможность подумать про себя с человеком, который умеет организовать этот процесс. Он не будет тебя оценивать, он просто сделает так, чтобы ты думал про себя более эффективно, более структурировано.
Предоставить свободу и обеспечить безопасность
– Как найти правильный баланс, чтобы, с одной стороны, предоставлять ребенку свободу, а с другой стороны, обеспечивать его безопасность? Например, моя мама провожала меня в школу до девятого класса и до 25 лет встречала после 8 часов вечера у метро. Я с этим категорически была не согласна, но сейчас, читая многочисленные истории про изнасилования во всех этих флешмобах, я думаю: может, и правильно мама делала?
– Тут никто не ответит. Когда все хорошо кончается, то кажется, что так и правильно было делать. При этом есть люди, которых пристальный контроль мог серьезно сломать внутренне, а есть люди, которые до сих пор обижаются на родителей, что в 12 лет ребенок один шел ночью от метро, и какие-то пьяные приставали, а родителям не приходило в голову оторваться от телевизора и пойти его встретить. Всегда бывают крайности, бывает по-разному, и никто вам не скажет, сколько это точно в граммах. Мне кажется, что надо разговаривать с самим ребенком.
Контроль интернета, если вашему ребенку 10 лет – это более-менее возможно. Если ребенку 13 лет, надо понимать, что он точно лучший пользователь интернета, чем вы, и вы ничего там не сможете контролировать. Если вы будете думать, что отслеживаете его аккаунт, он заведет другой аккаунт с телефона одноклассника, и там вы не будете знать ничего. Поэтому действительно лет до 10 можно контролировать, а после все равно нет другого выхода, кроме как разговаривать. Разговаривать про эти опасности, разговаривать о том, как бывает. И здесь очень важно, как вы будете говорить.
Если ребенок увидит, что каждый раз, когда он говорит маме о какой-то проблеме, она только усугубляется – мама начинает подозревать, проверять, пить корвалол, его могут затаскать по каким-нибудь врачам и так далее, то, конечно, он десять раз подумает, прежде чем с вами что-то обсуждать. Если он уверен, что это безопасная история, что можно с вами поговорить и что-то полезное и ценное услышать (и потом произвести впечатление на сверстников своей осведомленностью), то у него будет стимул с вами про это разговаривать.
В любом случае задача родителей состоит в том, чтобы передать контроль ему. Если брать пример с встречанием, то задача сделать так, чтобы он мог в какой-то ситуации позвонить и попросить его встретить: «Я возвращаюсь очень поздно, сегодня полно пьяных, пожалуйста, меня встретьте». Или в какой-то другой ситуации сказать: «Сегодня меня не надо встречать, еще светло» (или «меня провожают»). В итоге наша цель, чтобы со временем он мог сам адекватно оценивать эти риски и угрозы, и чтобы можно было про это договариваться и в ту сторону, и в другую.
Потому что обижаются как те дети, у которых не было опции «я сам дойду», так и те дети, у которых не было опции «пожалуйста, встретьте, мне страшно».
– Что делать, если ты понимаешь, что ребенок связался с какой-то плохой компанией или вступил в сомнительные романтические отношения? Если ребенок устанавливает какие-то связи, которые мне представляются опасными и для него разрушительными, существуют ли какие-то возможности влиять на эту ситуацию?
– Опять-таки дети разные. В 16 лет у одного ребенка уже полностью сложилась личность, он оценивает риски, и он себя в обиду не даст. Если он что-то делает, то за этим стоят какие-то его осознанные потребности, он отчетливо понимает, докуда он дойдет и докуда не дойдет. Это один случай, и тогда, наверное, имеет смысл говорить о безопасности, устанавливать какие-то свои правила (например, что ребенок всегда приходит домой ночевать и так далее), но более-менее доверять тому, что он знает, что делает. И нужно быть готовым, если он ошибется или как-то накосячит в этом, ему помогать восстанавливаться после полученного негативного опыта, утешать. Без негативного опыта тоже жизнь невозможно прожить.
Другое дело, если у вас нет ощущения, что ребенок блюдет свои интересы, что он чувствует, что ему вредно, что он сможет сказать «нет», что его не будут использовать. Но тогда проблема не в плохой компании и не в неподходящем партнере, а в том, что не так с ребенком. Это может быть связано с вашими отношениями: вы слишком его опекаете или не допускаете, чтобы он вам сказал «нет». Это может быть связано с его особенностями развития. В этой ситуации, скорее, нужно искать для него возможности поработать со специалистом именно для того, чтобы он мог простроить свои границы и свою идентичность.
Они не курят, а решают уравнения и его не берут
– Обычно у ребенка возникает проблема с самооценкой, когда ему кажется, что он какой-то непонятный, не крутой, никому не интересный, а все вокруг классные, они уже пьют, курят, а его в свою компанию не берут.
– Та же самая история может быть и не когда они пьют и курят, а когда они решают дифференциальные уравнения, а его не берут и дают ему понять, что он не решит – это может точно так же травмировать. Тут не в том дело, что они пьют и курят, а в том, что человек сам себя не считает ценным, он сам готов идти в зависимое слияние с группой. И группа, решающая дифференциальные уравнения, может травмировать так, что мало не покажется. Поэтому тут не в конкретной компании дело, а в самом отношении к этому, в том, как человек себя чувствует и воспринимает.
– Поправить самооценку может только психолог?
– К сожалению, способность повысить самооценку ребенка – это тоже одна из тех способностей, которую родители утрачивают в его подростковом возрасте. Если малыша мы расхвалили и он счастлив до ушей, то с подростком это не работает.
Вы ему говорите: «Ты у меня умный и красивый». А он: «Что ты еще можешь говорить? Ты же моя мама». И все ваши слова умножаются на ноль.
Будучи уже не ребенком, он прекрасно осознает нашу необъективность, она, к сожалению, обесценивает наши похвалы. Это не значит, что его не ранят наши негативные оценки, очень даже ранят. Но наши комплименты и похвалы утрачивают свою волшебную силу, ту, которую они имели, когда он был маленьким.
В случае проблем с самооценкой (когда меня не ценят, не любят) очень хорошо работают какие-то психологические группы, групповые формы работы. Даже не обязательно психологические, это могут быть какие-то лагеря, объединения по интересам, если там есть еще какая-то помощь в рефлексии отношений и чувств: вечерние собрания вокруг свечки, когда люди обмениваются, что кому было приятно, неприятно, кто кого поддержал, кто задел и так далее. Есть ролевые игры, когда можно кому-то выразить признание, кому-то сказать, что тебе в нем нравится. Какие-то такие вещи в этом возрасте могут быть намного убедительнее, чем любые родительские рассыпания в комплиментах.